РЕДКАЯ КНИГА!

О японской поэзии.

В настоящем сборнике представлены образцы япон­ской поэзии от древности до наших дней. Как ни мало количество этих образцов в сопоставлении с огромным поэтическим богатством японского народа, созданным в течение многих веков и запечатленным в многочислен­ных письменных памятниках, все же и по этим образцам можно составить некоторое представление о богатстве и характере поэтического творчества японского народа.

В сборнике представлены как лирические произве­дения японских поэтов, так и народное творчество.

Широкий охват материала позволяет надеяться, что, даже при небольшом размере сборника, советский чита­тель увидит огромную поэтическую культуру японского народа и оценит достоинства его поэзии так же, как он ценит все действительно большое и значительнее в твор­честве любого другого народа.

Исконным словом, которым японцы еще на заре своей истории обозначали поэтическое произведение в форме стиха, было <ут&», песня. И это вполне законо­мерно: поэзия у японцев действительно родилась в устном народном творчестве, в виде песни. Название «ута>, песня, так прочно закрепилось за поэтическими произведениями этого вида, что песней продолжали называть и стихотворения, создаваемые отдельными

авторами, то есть когда возникла поэзия литературная, В этот период складывалось новое представление о поэ­тическом творчестве. В народной поэзии песню (ута) «пели» (утау); и это относилось в равной мере а к самому сложению песни и к ее воспроизведений Сти­хотворения, созданные отдельными поэтами, продолжали I попрежнему называть песней (ута), но их уже не «пели», а «читали» (ему), понимая под словом «чи­тать» чтение вслух; и это относилось в равной мере и к самому составлению стихотворения и к его произнесений

Понятие «поэт» в народной поэзии обозначалось , словом «утабито» — «певец»; в литературной поэзии это понятие стал® обозначаться словом «ёмибитс» — «чтец». Но даже при такой перемене незыблемым оста­валось одно: представление о стихе прежде всего как о чем-то звучащем. И такое представление продержи! лось почти до конца XIX века.

Народное творчество было источником поэзий лите- ратурной не только в историческом отношении, но и; в том смысле, что последняя, даже став самостоятель- ной отраслью поэтического творчества,] продолжай пользоваться разнообразными образами и приемами, созданными в народной поэзии. Когда Нарихйра (IX век), поэт раннего средневековья, обращался к своей возлюбленной —

О, если б любила меня ты, Легли бы с тобой в шалаше, Увитом плющом!

И стали б моим изголовьем Одежды твоей рукава —-

он повторял только один из постоянных образов на­родной любовной песенной лирики — рукава одежды, которые чета любящих превращает в свое изголовье: I

Ах, одежды белотканной рукава В изголовье положу-ка я себе! . . Вижу, едут из Курага рыбаки, Возвращаются к себе домой, — Не вставайте, волны, на пути! —-

поет девушка в старинной народной песне.

Но, конечно, поэзия литературная выработала и свои собственные художественные приемы, создала свои образы. Одни из этих образов были подсказаны самой

жизнью и бытом того общества, в котором эта литера­турная поэзия—при своем возникновении — образова­лась: другие шли из книжных источников.

Литературная поэзия возникла в VII—VH1 веках, в придвлрщ й сре^е Эта придворная среда складывалась из представителей старинных знатных ролов, восходя­щих еше к общ ин но-родовому строю, одни из которых фактически стояли у власти, а другие вокруг них груп­пировались или с ними соперничали. Не нужно думать однако. что авторы лирической поэзии того времени — сплошь знать, аристократия. Конечно, средн поэтов ран­него средневековья немало и таких, как прославленный Якамдтн (VIII век) — представитель старинного знат- него рота Хитомарб (VII век) — поэт, традицией воз­несенный до высоты «гения японской поэзии», жил только «милостями» своих знатных покровителей. Поэ­тов подобных Хитомарб было много Когда один из поэтов того времени сказал:

 

эти его слова отнюдь не были лишь поэтической мета­форой многие поэты понимали, что такое нищета лаже в тех случаях, когда сами ее не испытывали: слишком явстяснио видели они нужду вокруг себя, в народе. Поэтому появление у Онура, принадлежавшего к знат­ному роду, «Диалога о бедности» ие случайно.

Но все же прежде всего и больше всего эти поэты воспеязли любовь Любовная лирика — такова в своей большей части японская придворная поэзия раннего средневековья. О любви говорится и там. где внешне как будто бы и нет слов г* любам, г^е кажется, что поэта вдохновляла только природа Природе посвящено очень много стихов, так что м жно говорить о лирике при­роды как о целом направлении в ранней японской поэ­зии. но и в ней звучат те же мотивы любви, только нашедшие свое выражение в образах природы.

Поэзия раннего средневековья была самым тесным образом слита с повседневной жизнью той среды, в ко тор°А она создалась и в которой бытовала.

Ранняя литературная поэзия в Японии культивиро­вала в сущности одну поэтическую форму: «т^нка»—•

«короткая песня». Краткость формы была связана с тем, что стихотворение носило характер экспромта, то есть создавалось по данному поводу, и притом тут же. на месте. Когда читаешь романы того времени, где дей­ствующие лица изъясняются с помощью «танка», на­глядно убеждаешься, что повод для сложения стихотво­рения могли дать любая жизненная ситуация, любое раздумье, любое наблюдение, впечатление. Можно ска­зать без особого преувеличения, что в придворной среде «танка» была о¹ ним из самых обычных способов выра­жения эмоций и чувств. Другими словами, это была поэзия быта придворных кругов японского общества того времени. Такой характер поэзии обусловливает то, что в стихотворение оказывается включенной ситуация, в которой оно создано. Поэтому во многих случаях зна­ние этой ситуации является необходимым условием для полного понимания стихотворения.

Краткость формы «танка» и ее специфичность опре­делили многое и в ее поэтике и в ее судьбе. Как бы ни были хороши и художественно полноценны первые ее образцы, на основе их скоро сложились шаблоны, под­менившие живое поэтическое творчество механической версификацией.

Еще в ранней средневековой поэзии утвердился её основной метрический закон, сохранившийся в япон­ской поэзии на многие века: это чередование пяти- и семисложных стихов. Следует заметить, что ритми­ческая организация стиха имеет для японской поэзии особое значение, поскольку рифмы как организую­щего стих компонента в ней не имеется. «Танка» — стихотворение в 31 слог; слоги располагаются (с учетом цезур) так: 5—7—5—7—7. Первые три метрические еди­ницы образуют первую строфу (или первый стих), по­следние две — вторую. В пределах указанной метриче­ской схемы имеются ритмико-мелотические варианты и разнообразие синтаксического членения. Таким образом, с внешней стороны «танка» представляет собою поэти­ческую форму, ничуть не больше стесняющую поэта, чей поэтические формы всякой другой поэзии. Это и обусло­вило устойчивость самой формы «танка», то есть исполь­зование ее и в другие эпохи вплоть до современности. Однако в классической «танка», господствовавшей в ли­рике раннего средневековья, установлена была не только форма. Прежде всего с самого раннего периода были канонизированы темы. В поэтических антологиях этих веков, являющихся почти исключительно антологиями «танка», материал располагается по разделам: времена года, любовь, разлука, странствия, приветствия. С тече­нием времени были канонизированы сами образы, свя­занные с темами; например: цветы сливы — для темы «весна», кукован-ие кукушки — для темы «лето», увлаж­ненный рукав (свисающим концом шиоокого . рукава утирали слезы) —для темы «разлука» и т. д. Стандарти­зованы были и эмоции, связанные с этими образами. До нас дошло огромное число стихотворений, созданных по этим шаблонам и лишенных той внутренней поэтиче­ской жизни, которая одухотворяла первые образцы. Таким образом, если «танка» была естественной формой куртуазной лирики придворной аристократии IX—X ве­ков, не приходится удивляться, что она не вместила бурных эмсций борющегося за власть нового обществен­ного слоя — феодального дворянства. Феодальные распри, заполнившие собой XII—XIV века и выливав­шиеся в междоусобные войны, нашли свое отражение в другой литературной форме.

Новый расцвет лирический поэзии произошел в дру­гое время и в другой общественной среде. Это было уже в XVII—XVIII веках, когда наступила последняя фаза истории японского феодализма — эпоха феодального абсолютизма. В это время расцвел город с его ремес­ленным и торговым населением. Новая лирика и была поэзией японского города этой эпохи.

Но город был неоднороден: были в нем и свои «вер­хи» — купечество; были и городские «низы» — всякого рода наемный и ремесленный люд; была и городская интеллигенция — учителя, врачи, художники, писатели. Новая поэзия появилась главным образом в двух по­следних слоях: среди городских низов и городской интеллигенции. В первой среде она была по преимуще­ству юмористической и сатирической, во второй — лири­ческой.

Однако и в первом и во втором случае эта поэзия сохранила в себе ту же основную черту, которая была свойственна «танка»: это прежде всего была поэзия экспромта; в городских низах — полностью, в творче­стве поэтов — в значительной мере.

Во - мож кость экспромта давала простота формы, в «танка» 31 слог, и ее назвали «короткой песней», а новая поэзия создала еше более короткую форму нЛ званную <x6kkv>. Собственно это не совсем новая! форма, а просто обособившаяся первая строфа «тйн-

— стих^гтворение в 17 слогов, распадающихся па три метрические единицы в 5—7—5 слогов. В этот крошек-1 ныи размер обычно вмешается 5—7 и в редких случаях заимствовав от «тйнка» форму, новая поэ­зия совершенно отказа тась от поэтики классической «танка» — начисто отвергла не т-лько канонизированные >браэы. но и ее тематику Единственным отзвуком былой стандартизации осталось требование, чтобы в «хокку» был выражен «сезон», то есть какой-либо конкретной Деталью указано время года Но и это требование не было обязательным для всех жанров «хокку», в частно­сти для сатирических.

Сатирическое «хокку», поззня городских низов, могло быть создано по любому поводу: удалось приказчику удачно провести хозяина, купцу надуть покупателя, кому-либо одурачить жадного монаха, веселым подма­стерьям хорошенько погулять, жене ловко обмануть мужа — на все готово «хбкку». В этом случае «хокку» получалось шутливое. насмешливее. Когда же в дей­ствие вовлекались «господа» —- 6 гатеи-купцы. чванные чиновники, надменные самураи. — «хокку» становилось злым, язвительным Всегда при этом сказывалось стрем­ление к остроте. Острое словцо было в великом почете в этой общественной среде, и в сатирическое «хокку» проникает каламбур. Если учесть, что при этом на ситуацию, лежашую в геноче «хокку», вви^у краткости формы, дается только намек, а понимание сам й ситуа­ции требует хорошего знания городского быта той эпохи, ясно, что перевод таких «хокку», сохраняющий их крат­кость, остр ту и вместе с тем поэтическое звучание, почти невозможен.

Иной характер носила поэзия «хокку» у профессио­нальных поэтов — а среди них было немало замечатель­ных. Один из них — знаменитый Басё (1644—1694) — признан классиком не только этого жанра, но и япон­ской поэзии в целом.

В творчестве Басё определились основные начала поэтики этого жанра. «Хокку» — лирическое стихотво-

рение, построенное на выразительной детали, причем ли­рика природы и в этом жанре является преобладающей. «Хокку» очень редко прибегает к метафоре, к образному эпитету; оно стремится к тому, чтобы словесно обрисо­вать деталь, которая мысленно вызывала бы представ­ление о целой картине. Так в стихотворении

Над ручьем весь день Ловит, ловит стрекоза Собственную тень

деталь «тень стрекозы» вызывает представление о зер­кальной глади воды, о ярком солнце, о жарком безвет­ренном дне. Таким образом, «хокку» сложено о «лет­нем дне», но этих слов как раз в нем нет.

Поскольку такая деталь обычно берется из конкрет­ной обстановки, в которой родилось данное стихотворе­ние, то полнее понимание его, то есть не только прямое понимание текста, но и появление связанных с этим текстом ассоциаций, требует знания этой обстановки. Так, например, стихотворение

Как вишни расцвели!

Они с коня согнали И князя-гордеца

имеет в виду общеизвестный в Японии обычай любо­ваться цветущими вишнями (кстати сказать, принадле­жащими не к тому виду, что наша вишня, так что цве­тение у них особое). Кроме того, надо помнить, что в ту пору знатные феодалы путешествовали не в одиночку, а в сопровождении пышного кортежа. «Хокку» вызывает представление о том, как кавалькада останавливается, разодетый князь и дружинники в доспехах сходят с ко­ней и все стоя любуются розовым облаком цветущей вишни — в ту пору, когда писалось «хокку», такая кар­тина была привычной. Вместе с тем это стихотворение показывает, как в эту крошечную форму можно вме­стить серьезную мысль, взглянув на -привычный факт под особым углом зрения. Но оно же является приме­ром тех «хокку», которые даже японцу наших дней без пояснений не вполне понятны. Поэтому в современных японских изданиях всегда классические «хокку» XVII— XVIII веков сопровождаются необходимым реальным комментарием. Это последнее их свойство затруднило и отбор «хокку» для перевода и самый их перевод.

В 1868 году в Японии произошла незавершенная бур. жуазная революция, открывшая в стране эпоху капита­лизма. Капиталистическая эпоха породила и новую литературу. Первое фундаментальное отличие ее от прежней литературы заключается в ином ее обществен­ном диапазоне. В средневековье японский народ не со­ставлял нации; у него не было полного единства — культурного и психологического. Старая поэзия — и кур­туазная поэзия раннего средневековья и городская поэ­зия позднего средневековья — была ограниченной по своему общественному звучанию. В эпоху капитализма японский народ стал нацией, обрел единство языка, культуры и психологического склада. Поэтому японская литература, а значит, и поэзия в эпоху формирования нации получили всеобщее значение.

Политическая революция 1868 года явилась началом длительного процесса переустройства Японии. Оконча­тельное превращение Японии на базе буржуазно-поме­щичьего блока в буржуазно-капиталистическо^ государ­ство современного типа, с большим остатком феодаль­ных институтов, завершилось только через 25—30 лет.

Новая поэзия появилась в Японии только в конце XIX — начале XX века и развивалась в тесном едине­нии с художественной прозой: она жила ее идеями и ее художественными представлениями. Поэзия прошла пе­риод романтизма, сначала проникнутого политическим либерализмом, свойственным молодой буржуазии в пер­вые десятилетия после революции, и лишь на рубеже XIX—XX веков в японской поэзии произошел тот же поворот к реализму, который характеризовал зрелость художественной прозы. Поэзия наполнилась обществен­ным содержанием, которое мощным потоком вливалось в искусство лихорадочно развивавшейся капиталисти­ческой страны.

Такое изменение и усложнение содержания, есте­ственно, потребовало новой, притом более ёмкой формы. Японцы назвали эту форму новой поэзии «си» — стихо­творение. Это название по своему значению прямо про­тивоположно слову «ута» — прежнему японскому наиме­нованию поэтического произведения в стихотворной форме. Теперь такое произведение перестало быть «пес­ней», а стало «стихотворением»; его больше не «поют», не «читают», его «составляют» (цукуру). Поэзия пере­стала прежде всего «звучать» для слуха: она стала апеллировать к глазу.

Но вместе с тем форма «си» — стихотворения, не связанного ни числом строк, ни структурой строфы, — не является в японской поэзии абсолютно новой. В наибо­лее раннюю свою пору поэтическое творчество японского народа не было стеснено никаким заранее данным раз­мером или величиной стихотворения: наряду с «танка», «короткими песнями», были и «нагаут?» — «длинные песни». В народной песенной поэзии они остались и поз­же, вплоть до настоящего времени. С возникновением «сн». таким образом, оказалась как бы восстановленная  исконная свобода формы народной поэзии. Это подтвер­ждается еше и тем. что новая поэзия усвоила обычный метрический принцип — черетование пяти- и семислож­ных стихов. (Впрочем, нередко он присутствует только как цезура в двенадцатисложной строке.) Но в послед­нее время широко применяется и свободный стих, поль­зующийся строками любой длины без всякого обяза­тельного цезурного членения. Эта сволота метрического размера, как уже упомянуто, существовала и в древней народной поэзии. Впрочем, надо заметить, что новая поэзия использует и классические формы «тйнка» и «хбкку». но. конечно, наполняя их совершенно иным со­держанием.

Новая японская поэзия, как и вся литература, рас­палась на два главных потока: один образовался в среде господствующего класса, другой — в срезе эксплуа­тируемых. Но и первый поток не был сплошным. Боль­шая часть буржуазной интеллигенции не преклонилась перед капиталистическим строем, поняла его язвы, по­няла опасность, которую представляет лля всего япон­ского народа империализм и милитаризм. Это критиче­ское отношение к буржуазж й действительности вырази­лось в творчестве классика и вой японской литературы и поэзии Симадзйки Тосон (1872—1943), а также в поэ­зии ИсикЗва Такубоку (1886—1912), которого по его мировоззрению, по живому ощущению неразрывной связи с народом передовая японская общественность справедливо считает основоположником демократиче­ской поэзии нового времени. Этими тенденциями япон­ская литература в значительной мере обязана рус­ской классической литературе критического реализма и русской революции 1905 года. Это, в частности, отрази­лось в помешенном в сборнике стихотворении Исикава Такуббку, посвященном памяти адмирала Макарова — представителя той страны, при мысли о которой перед Исикава вставали образы ее революционных деятелей — носителей передовых демократических идей.

В первом десятилетии XX века в Японии сформиро­вался одно из крупных прогрессивных движений — так называемое «движение простых людей»—«хэймйн ундб». За ним последовало развитие рабочего движения, окрепшего к концу второго десятилетия, и, наконец, волна социалистического движения, захватившего и часть интеллигенции и широко развернувшегося с нача­ла 20-х годов. В недрах этих движений возник второй литературный поток, в 20-х годах получивший название «пролетарской литературы» (прорэтария бунгаку). По своему содержанию — это поэзия, выражающая протест эксплуатируемых народных масс против капитализма и милитаризма, отражающая их чаяния и думы, образ мыслей и строй чувств. Отдельные линии этой поэзии представляет поэзия рабочая и поэзия крестьянская.

В 20-х и 30-х годах революционная рабочая и кре­стьянская литература имела свои организационные центры в виде журналов и союзов, сначала раздроблен­ных, позже укрупненных. Поэзия в то время была еще художественно незрелой. Развитие этой литературы было прервано длительной полосой реакции и империа­листических войн. Только после разгрома империалисти­ческой Японии в 1945 году революционная литература возродилась на нов^м, более высоком политическом и художественном уровне. В послевоенные годы окрепла и революционная поэзия. Для демократической поэзии этих лет особенно характерно то, что она приняла по­длинно массовый характер. К стиху обратились широкие круги рабочего класса; в деревне работают крестьян­ские поэты. Стихи рождаются в литературных кружках, создаваемых на предприятиях, при профсоюзах, в демо­кратических культурных учреждениях Японии. И по­скольку эти кружки, как и те организации, при которых они состоят, являются органами одного общего массо­вого демократического фронта, постольку все задачи, все мысли и чувства, его одушевляющие, получили и получают свой отклик в поэзии. Послевоенная демокра­тическая поэзия наиболее ярко выражает нынешнее лицо японского народа: в неб со всей силой выражен гнев японского народа против тех, кто предает свободу и не­зависимость своего отечества, кто покорно сгибает свою шею перед иностранными поработителями; в ней с исключительной яркостью отражена преданность делу мира. В этой поэзии с полной убежденностью про­являются и надежды на то, что японский народ ока­жется в силах включить в этот лагерь мира и свою родину, увидев ее при этом свободной и независимой.

Н. КОНРАД